Первое издание: «Современник», т. IV, СПб., 1836, стр. 42—215.
«Пропущенная глава» (под загл. «Новая глава из „Капитанской дочки“ Пушкина»): «Русский Архив», 1880, № 3, стр. 218—228.

На основании секретных архивных материалов, полученных от историка Д. Н. Бантыш-Каменского, Пушкин составил биографию пугачевского атамана Ильи Аристова, происходившего из дворян.
Кроме того, от Д. Н. Бантыш-Каменского Пушкин получил биографические сведения о видных пугачевцах Белобородове и Перфильеве.
Приятель Пушкина по «Зеленой лампе» В. В. Энгельгардт доставил ему из Смоленской губернии записи рассказов капитана Н. З. Повало-Швейковского, бывшего пленником Пугачева, а затем сторожившего его в 1774 году.
Пушкин сумел получить материалы Секретной экспедиции Военной коллегии, ознакомление с которыми существенно помогло ему при написании «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки».
В «Полном собрании законов Российской империи», как отмечалось выше, Пушкин прочитал пространную сентенцию (приговор) Екатерины II по делу Пугачева, а также именные указы императрицы А. И. Бибикову и другим генералам, которые возглавляли правительственные войска, направленные против Пугачева. Со слов писателя И. И. Дмитриева Пушкин записал рассказ о казни Пугачева, свидетелем которой был И. И. Дмитриев.
Интересные подробности о пугачевском восстании были записаны Пушкиным со слов И. А. Крылова, отец которого сражался на стороне правительственных войск.
Среди бумаг Пушкина сохранились записи различных устных преданий, слышанных самим писателем во время его поездки на Урал в 1833 году. 
Из печатных источников следует прежде всего упомянуть книгу «Записки о жизни и службе А. И. Бибикова», повесть А. П. Крюкова «Рассказ моей бабушки» и рассказ Н. И. Страхова «Благодарность», о которых подробнее будет сказано в дальнейшем изложении.
Кроме того, многие материалы, привлеченные Пушкиным во время работы над «Историей Пугачева», естественно получили творчески преломленное отражение в «Капитанской дочке».
Обилие источников позволило Пушкину дать художественно правдивое описание событий пугачевского восстания

• М. И. Гиллельсон , И.Б.  Мушина. Повесть А. С. Пушкина "Капитанская дочка". История создания; 
• Оксман Ю. Г. Пушкин в работе над романом "Капитанская дочка;
• А. И. Белецкий.  К истории создания «Капитанской дочки»;
• Р. В. Овчинников. Записки Пушкина о Шванвичах;
• Д. П. Якубович.  «Капитанская дочка» и романы Вальтер Скотта ;
• Г.В. Гуляев. К вопросу об источниках  «Капитанской дочки»;
• Н. В. Измайлов.  Оренбургские материалы Пушкина для «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки»;
• Л. А. Степанов. К истории создания «Капитанской дочки» ;
  
•  (Пушкин и книга «Ложный Петр III») ;
• Яковлев Н. В. К литературной истории «Капитанской дочки».

Нельзя не упомянуть и еще одну старицкую знакомицу — Машеньку Борисову, Марию Васильевну. Отец ее умер рано, и она несколько лет воспитывалась в доме старшего из братьев Вульфов, Петра Ивановича... Александр Сергеевич написал, что она есть “цветок в пустыне, соловей в дичи лесной, перла в море”, а потому он “намерен на днях в нее влюбиться”. Он написал ей стихи в альбом, к сожалению, пропавший во время войны, но главное–то, главное, считают, что Маша Борисова и послужила если не прообразом, то каким–то первотолчком для появления Маши Мироновой в “Капитанской дочке”. В одном из планов повести она даже названа почти своим именем.

Бронислав Холопов. Старицкие прелюды

Первое примечание автора¹

     Первая маленькая пульсация "Лолиты" пробежала во мне в конце 1939-го или в начале 1940-го года, в Париже, на рю Буало, в то время, как меня пригвоздил к постели серьезный приступ межреберной невралгии. Насколько помню, начальный озноб вдохновения был каким-то образом связан с газетной статейкой об обезьяне в парижском зоопарке, которая, после многих недель улещиванья со стороны какого-то ученого, набросала углем первый рисунок, когда-либо исполненный животным: набросок изображал решетку клетки, в которой бедный зверь был заключен. Толчок не связан был тематически с последующим ходом мыслей, результатом которого, однако, явился прототип настоящей книги: рассказ, озаглавленный "Волшебник", в тридцать, что ли, страниц. Я написал его по-русски, т.е. на том языке, на котором я писал романы с 1924-го года (лучшие из них не переведены на английский, и все они запрещены по политическим причинам в России). Героя звали Артур, он был среднеевропеец, безымянная нимфетка была француженка, и дело происходило в Париже и Провансе. Он у меня женился на больной матери девочки, скоро овдовел и, после неудачной попытки приласкаться к сиротке в отельном номере, бросился под колеса грузовика. [В этом кратком пересказе сюжета Набоков называет имя своего героя: он размышляет о нем как об Артуре, наделяя его именем, которое, возможно, и встречалось в давно утраченных черновиках, но не упоминается ни в одном из известных манускриптов.] В одну из тех военного времени ночей, когда парижане затемняли свет ламп синей бумагой, я прочел мой рассказ маленькой группе друзей. Моими слушателями были М.А.Алданов, два революционера-социалиста и женщина-врач; но вещицей я был недоволен и уничтожил ее после переезда в Америку, в 1940-м году.
     Девять лет спустя, в университетском городе Итака (в штате Нью-Йорк, где я преподавал русскую литературу, пульсация, которая никогда не прекращалась совсем, начала опять преследовать меня. Новая комбинация присоединилась к вдохновению и вовлекла меня в новую обработку темы; но я избрал для нее английский язык - язык моей первой петербургской гувернантки (1903 год), мисс Рэчель Оум. Несмотря на смесь немецкой и ирландской крови вместо одной французской, нимфетка осталась той же, и тема женитьбы на матери - в основе своей - тоже не изменилась; но в других смыслах вещь приняла совершенно новый вид; у нее втайне выросли когти и крылья романа.

Второе примечание автора²

     Как я пояснил в статье, служащей послесловием к "Лолите", осенью 1939 года, в Париже, я написал новеллу - своего рода предшественницу "Лолиты". Я был уверен, что давным-давно уничтожил ее, но сегодня, когда Вера и я готовили дополнительные материалы для отправки в Библиотеку Конгресса, вдруг обнаружился один-единственный экземпляр рассказа. Моим первым шагом было отправить его (вместе со стопкой карточек, содержащих неиспользованные наброски к "Лолите") на хранение в Библиотеку Конгресса, но затем мне пришло в голову нечто другое.
     Вещица представляет собой рассказ, занимающий пятьдесят пять машинописных страниц, написанный по-русски и озаглавленный "Волшебник" ("The Enchanter"). Теперь, когда творческая связь между мной и "Лолитой" порвана, я перечел "Волшебника" с куда большим удовольствием, чем то, которое испытывал, припоминая его как отработанный материал во время написания "Лолиты". Это прекрасный образчик русской прозы, точной и прозрачной, который при некотором старании может быть переведен на английский Набоковыми.